Глава 1. «От отчич и дедич»

          Необычного гостя ждали в Новгороде январским утром 1460 года. Из Москвы ехал сам Василий Васильевич, «благоверный князь великий Володимерский и Московский и Новогородский и всея Руси». Больше ста лет новгородцы не видели в своих стенах великого князя всея Руси, своего сюзерена,— с тех самых пор, как зимой 1346 года по их зову приезжал великий князь Семен Иванович Гордый. «Правнук храброго князя Александра», как почтительно называет его новгородский летописец, «седе в Новегороде на столе своем» и прожил в городе три недели. С того-то времени ни один великий князь и не бывал в городе святой Софии...

          Трудные времена переживала Русская земля. Великий князь, номинальный глава сложной феодальной федерации русских земель и городов, далеко не всегда пользовался реальной властью. Отстаивая свой авторитет, ему приходилось бороться с Тверью и Рязанью, Нижним Новгородом и Суздалем. Ольгерд и Витовт, сильные, энергичные великие князья литовские, десятилетиями продвигались на восток, захватывая одну за другой коренные русские земли. На юго-западе расширялась польская экспансия. Черная Русь с Гродно и Берестьем, Белая Русь с Полоцком и Минском, Червонная Русь и Волынь с Галичем и Львовом, сам Киев, «матерь городов русских», Переяславль Южный, Чернигов и даже Смоленск шаг за шагом переходили под власть иноземных государств. Пережившая Батыево нашествие, разоренная, опустошенная, разграбленная Русская земля не могла оказать эффективного сопротивления грозной туче, наползавшей с запада.

          Последние Десятилетия XIV века обозначили важные сдвиги в Политическом и социально-экономическом Строе Руси. На фоне растущего феодального землевладения п хозяйства впервые появились признаки преодоления вековой традиции раздробленности страны Когда-то, в далекие времена великой Древнерусской державы, в XI, XII, XIII веках, феодальное раздробление было прогрессивным процессом. На бескрайних просторах Русской земли возникали все новые и новые города с тянущимися к ним землями княжеских и боярских вотчин и черных крестьянских волостей. Росло феодальное землевладение и хозяйство, возрастал прибавочный продукт, создавались условия для обмена, для нового роста городов и развития ремесла, строительства замечательных храмов и дворцов, для подъема материальной и духовной культуры. Многие десятки городов, покрывавшие Русскую землю, становились для своей округи центрами хозяйственной и культурной жизни, превращались в столицы новых княжеств, размножавшихся с каждым поколением. Этот вековой процесс продолжался и после Батыева нашествия, но в новых, гораздо более трудных условиях. Ярлык на великое княжение давался теперь ханом, ордынские послы сажали очередного великого князя на владимирский стол. Экономическое развитие страны замедлялось непрерывными нашествиями, большими и малыми, и выплатами даней.

          Время шло. Маленькие местные рынки раздробившихся ^княжеств становились слишком тесными для растущего производства. Слабые мелкие князья переставали быть надежной политической силой. Рост духовной культуры, приведший к замечательному феномену «русского Возрождения», поднимал национальное самосознание выше интересов маленьких княжеских, мирков. Великая победа на Куликовом поле, одержанная союзом русских земель во главе с Москвой, не привела к падению ордынского ига, но обозначила важнейший перелом в русско-ордынских отношениях — переход Руси от пассивной обороны к активной борьбе за свое освобождение. Эпоха Дмитрия Донского, правителя и полководца, на котором, по выражению Ключевского, лежит яркий отблеск славы Александра Невского, была переломной и во внутренних отношениях Руси, и в ее самосознании. Впереди был еще целый век раздробленности и ига, но страна уже выходила на новый путь. Постепенно складывалось политическое единство на новой основе — в форме централизованного феодального государства.

          Великий князь Василий Васильевич, которого встречали новгородцы утром 20 января 1460 года, ехал в Новгород «мирно, якоже ему возлюбилося, к святей Софии... на поклон, и к честным гробам иже в святых, в святей Софии лежащих». Так, во всяком случае, представлял себе цели его поездки новгородский летописец.

          Но так ли было на самом деле? За сто пятнадцать лет, протекших после того, как в Новгороде «седе на своем столе» Семен Иванович Гордый, многое изменилось в отношениях между Новгородом и великокняжеской властью.

          Господин Великий Новгород не знал татарских ратей — хищные «царевичи» не грабили его земли. С тезе-пор как в 1259 году Александр Невский сумел предотвратить конфликт Новгорода с ордынскими послами, хан оставил Новгород в покое и не вмешивался в дела великого северного города. Не знала Новгородская земля и княжеских усобиц. Каждый князь, приезжавший на Новгородский стол, в обязательном порядке заключал договор с городской общиной и целовал крест, обязуясь «держати... Новгород по пошлине... Грамот... не лосужати... Мужа... без вины волости не Георгиевский собор Юрьева монастыря лишати... Без посадника... волости не раздавати, ни грамот даяти... Волостки... новгородских своими мужами не держати, но держати мужи новгородьскыми... Закладников... не приимати... ни сел... держати по Новгородьской волости... За Волок... своего мужа не слати, слати новгородца...».

          По рукам и ногам, в мелочах и в существенном, опутывала князя новгородская, боярская конституция. Охотиться можно было не ближе чем "за 60 верст от города, «звери гонить» - только летом на Взваде, на Русу ездить — раз в три зимы, на Ладогу — раз в три лета. Находясь у себя в «Суздальской земле», как новгородцы по старой традиции называли Владимир и другие города междуречья Волги и Оки, великий князь терял всякую власть в Новгороде — он не мог здесь ни «рядити», ни «волостии... роздавати».

          И Ярослав Всеволодович, отец Александра Невского, и последующие великие князья заключали с Новгородом такие договоры, целовали крест «по любви, в правду, без всякого извета».

          Сильно отличались новгородские порядки, новгородская «пошлина» (феодальная традиция) от суздальской. Приезжая на берег сурового, величавого Волхова, великий князь попадал в другой мир. Новгородские бояре, подлинные полновластные хозяева города, не зависели от воли и милости великого князя. В отличие от знаменитого Даниила Заточника, современного Ярославу Всеволодовичу мыслителя-резонера, новгородец не мог бы сказать: «Княже мои, господине! Вси напитаются от обилия дому твоего, аки потоком пищи твоея...»

          Бояре, члены городской общины, плоть от плоти и кость от кости ее, сами щедро питали себя «от обилия» Господина Великого Новгорода. Не князь, а вече во главе с посадниками давало новгородским феодалам жалованные грамоты на землю. Еще внук Мономаха, великий князь Изяслав Мстиславич, не мог распорядиться селом Витославичами иначе, как «испрошав» позволение «у Новгорода». Посадники и тысяцкие Великого Новгорода и его концов, руководя вечем, раздавали, земли боярам и монастырям, устанавливали границы феодальных вотчин («а обод тое земли по сей грамоте...»), гарантировали их неприкосновенность («а стоятй за ту землю... посадником, и тысяцким, и бояром, и житьим людем...»), определяли крестьянские повинности в пользу Господина Великого Новгорода («давати им поралье посадницы и тысяцкого»). Власть над землями и их податным населением была прочно в руках боярства. Этой властью оно дорожило больше всего — именно эта власть, опиравшаяся на вече, и делала бояр независимыми от далекого великого князя, служила гарантией и источником их собственного богатства, их влияния в самой городской общине, в концах и улицах великого города.

          Бояре со своими дружинами с незапамятных времен ходили за данью в далекие северные края, богатые пушниной. Еще во времена Андрея Боголюбского дружина Даньслава Лазутинича билась здесь, за Волоком, с воинами знаменитого суздальского князя. Походы за данью становились все чаще. За Мезень и Печору, до Мурмана и Оби ходили новгородские промышленники, а Подвинье было прочно освоено боярами. По Двине и ее притокам среди богатейших лесных и рыбных угодий на сотни верст тянулись вотчины Селезневых и Лошинских, Горошковых и Онаньиных, Офонасовых и Степановых и других новгородских бояр, перемежаясь с землями зависимых от Господина Реликого Новгорода местных жителей во главе с их старостами. Эти-то вотчины и земли и были главными источниками богатств, стекавшихся в город святой Софии. По рекам и сухим путем нескончаемым потоком шли в Новгород продукты лесных промыслов и даней — ценнейшие экспортные товары. На берегах Волхова соболя и куницы, несметные «сорока» беличьих и горностаевых шкурок попадали в руки ганзейских купцов. Веками заморская торговля Новгорода шла через Ганзейский двор на Торговой стороне. Энергичные немецкие купцы, члены союза ста городов, держали и своих руках всю торговлю Северной Европы. По хмурым волнам Балтики в обмен на новгородскую пушнину шло серебро и золото, бочки дорогого вина, кипы сукна, драгоценности, изысканная утварь, скапливаясь в боярских усадьбах, в подвалах богатых новгородских церквей.

          Из поколения в поколение богатело боярство. Уже давно важнейшие должности посадников стали наследственными в немногих боярских фамилиях. Бурлило и шумело новгородское вече, передавая посадничество из одних боярских рук в другие. Посадники сменяли друг друга, боярская власть крепла с каждым десятилетием.

          Не только в далекую Югру и Печору ходили за добычей дружины новгородских «молодцов». «Ездиша из Новаграда люди молодыи на Волгу... того же лета приехаша вси здрави в Новъгород»,— сообщает под 6874 (1365/66) г. новгородский летописец. О целях «поездки» он деликатно умалчивает, но считает нужным подчеркнуть, что она была совершена «без новгородьчкого слова», т.е. без официального разрешения вечевых властей. По словам того же летописца, воеводами у «людей молодых» были «Есиф Валфромеевич, Василий Федорович, Олександр Обакунович» — хорошо известные в Новгороде представители боярских родов. Для посадников степенных и старых, стоящих у кормила Господина Великого Новгорода, экспедиция на Волгу едва ли была тайной.

          Что же делали на Волге «молодыи» удальцы? Об этом можно узнать от другого летописца, московского. «Проидоша из Новагорода Волъгою из Великого полтораста ушкуев с разбоиникы новогородскыми, и изби-ша по Волзе множество татар и бесермен и ормен. И Новъгорад Нижний пограбиша, а суды их, кербаты и павозки, и лодьи, и учаны, и стругы, все изсекоша. И поидоша в Каму, и проидоша до Болгар, тако же творяще и въююще». Московский летописец называет вещи своими именами — в его глазах новгородские «люди молодыи» не более чем разбойники. С этим неделикатным определением трудно не согласиться. Жертвами ушкуйников стали мирные купцы с товарами — и татары, и «бесермены», и армяне. Разграбили они и город Нижний Новгород — форпост Русской земли в Поволжье. Наряду с «кербатами» иноземных купцов «молодцы» из Новгорода рубили и секли русские суда. Точно так же «молодцы» разграбили землю булгар, своего рода буферное государство между Русью и Ордой, и перенесли свои подвиги на Каму... Скупыми, но выразительными штрихами московский летописец нарисовал картину крупномасштабного феодального разбоя — картину, типичную для позднего средневековья и хорошо знакомую не только Русской земле. Теперь понятно, почему новгородский летописец пытается сделать вид, будто бояре не знали, куда это и зачем отправляется с лихими молодцами в полутораста ушкуев предприимчивый Есиф Варфоломеевич: уж очень не хотелось новгородской господе признать свою ответственность за разбой на Русской земле, которую и без того непрерывно разоряли то татары, то литва, то немцы, то шведы, то собственные князья в бесконечных феодальных распрях.

          Поход Есифа Варфоломеевича и его «дружины» закончился успешно — разумеется, для новгородской господы, а не для русских купцов и их контрагентов и не для жителей Нижнего Новгорода. Боярская казна обогатилась товарами, захваченными на Волге.

          Шел август 1375 года. Великий князь Дмитрий Иванович (которому вскоре предстояло стать Донским) со своими полками обложил Тверь — решался вековой спор о первенстве на Руси. И Ольгерд Литовский, и фактический правитель Орды Мамай поддерживали Михаила Тверского. А на стороне Дмитрия Московского была Русская земля и сами тверичи, которые «в злоблении» на своего не в меру честолюбивого князя послали к Дмитрию Ивановичу «с челобитьем, прося миру и даяся во всю волю великого князя». Победа Дмитрия была полной, бесспорной и бесповоротной, тем более что он, проявив редкое для средних веков великодушие (а также ценимые во все века здравый смысл и политическую дальновидность), «не въсхоте видети раззорение града и погыбели людскые и кровопролития християном», пощадил Михаила и заключил с ним мир. Теперь-то первенство Москвы было обеспечено, что и подтвердилось пять лет спустя на залитом кровью Куликовом поле.

          Господин Великий Новгород признавал великого князя всея Руси своим сюзереном: по зову Дмитрия Ивановича новгородские полки отправились под Тверь «изводя честь своего князя». Правда, они подоспели к самому концу осады и стояли под городом всего четыре дня (а осада длилась месяц).

          Но гораздо важнее было другое. В те же самые августовские дни снова «из Великого Новагорода идоша разбойницы в 70 ушкуев». Воеводами у них на этот раз были некий Прокоф и еще какой-то «смольянин», которого московский летописец не знает по имени. Первому удару подверглась Кострома — великокняжеский город, защищаемый воеводой Александром Плещеем, родным братом митрополита всея Руси Алексия. Подойдя к городу, ушкуйники высадились на берег. По словам московского летописца, у Плещея было более пяти тысяч воинов, включая сюда вооруженных костромских горожан, а ушкуйников — всего две тысячи. Но Прокоф — ушкуйник — оказался смелым и искусным полководцем, который сделал бы честь любому войску. Половину своих сил он пустил в обход, и они, обойдя костромичей лесом по можжевельнику, неожиданно ударили им о тыл. Как почти всегда в таких случаях, началась паника. Воевода Плещей проявил себя далеко не лучшим образом... Не отдав никакого распоряжения, «выдав рать свою и град покинув», он позорно «беже». Видя такой пример, побежали и его «людие». Разгром был полный. Одни были убиты на месте, другие «по лесом разбегошася», третьи же оказались в плену — ушкуйники их «имающе, повязаша».

          Новгородцы подошли к беззащитному городу... И тут храбрый воевода .Прокоф и его «молодцы» показали себя с другой, значительно менее геройской стороны. Целую неделю шел беспощадный грабеж русского города. Кострома была обчищена дотла. «Вся сокровенная» и «всяк товар» были разделены на две части — «лучшее и легчайшие» ушкуйники взяли с собой, а все прочее — «в Волгу вметаша, а иное пожгоша». Но этого мало. Новгородские «молодцы» «множество народа христианского полониша». «Мужей и жен, и детей, отрок и девиц» повели они с собой, в дальнюю сторону...

          Под Нижним Новгородом ушкуйники громили торговые караваны, секли «бесермен... а християн тако же», захватывали полон с женами и детьми, грабили товары... Вошли в Каму, грабили и там... Вернулись на Волгу, и тут, в царстве булгар, «полон христьянский весь попродаша». Освободившись от живого товара, ушкуи быстро бежали вниз по Волге, грабя, убивая и захватывая в плен всех по дороге. Так они весело домчались до самого устья, «до града Хазиторокана» (теперешней Астрахани). И тут подвигам бесшабашной вольницы пришел конец — «изби их лестью князь Хазитороканский, именем Салчей». По словам летописца, коварный князь обманом истребил ушкуйников всех до единого и захватил все их «именья».

          В русской летописи трудно найти другую картину такого беспощадного разбоя, такого безбрежного, откровенного насилия и грабежа, не сдерживаемого никакими препонами — ни национальными, ни конфессиональными, ни моральными, ни политическими... На широкой Волге стоял стон от «подвигов» новгородской вольницы, шли ко дну и пылали суда с товарами и без товаров, разрушалась тонкая, хрупкая нить торговых связей, столь важная и для Русской земли, и для ее соседей, ручьями лилась кровь — и русская, и «бесерменская», и «бесерменские», и русские люди превращались в живой товар. Налет Прокофия и его дружины смело можно сравнить с ордынским нашествием среднего масштаба. А ведь от экспедиции Есифа Варфоломеевича этот налет отличался только в деталях — главным образом, своим финалом. Опьяненный кровью и победами, Прокоф вовремя не повернул обратно, в отличие от своего более предусмотрительного предшественника...

          Мало было новгородским боярам и их «людям молодым» печорской пушнины, европейских сукон и вина. Хотелось еще большего богатства, еще большей силы, власти, славы. Походы по Волге и Каме интересовали их куда больше, чем стояние под Тверью под знаменами великого князя...

          Едва ли можно удивляться, что Дмитрий Иванович, призывая своих новгородских вассалов в походы, видел и другую сторону политического лица Господина Великого Новгорода. Еще после набега Есифа Варфоломеевича на Нижний Новгород великий князь «розгневася и разверже мир с новгородци, а ркя тако: "за что есте ходиле на Волгу и гости моего пограбисте много"». Тогда новгородским послам удалось возобновить мир (очевидно, ценой извинений и уступок).

          Но поход Прокофия был еще более разбойным. Это был удар по жизненно важным интересам Русской земли. И наступила расплата.

          Под 6894 годом новгородский летописец отметил: «...тое же зимы приходи князь великий Дмитрий ратью к Новугораду... держа гнев про волжан на Новъгород». Московский летописец поясняет, «что взяли розбоем Кострому и Новъгород Нижний». 6 января 1387 года Дмитрий Донской во главе ополчения почти всей Русской земли встал в пятнадцати верстах от города. Начались переговоры. Туда и обратно ездили новгородские послы, архиепископ Алексий, архимандрит Юрьева монастыря с семью священниками и по житью человеку с каждого из пяти концов. Тем временем шла феодальная война великого князя-сюзерена с его новгородским вассалом. Горели деревни, уводились в плен люди...

          Наконец удалось заключить мир. Пришлось господе раскошелиться. Три тысячи рублей «вземше... новогородци с полатей у святые Софии» и послали великому князю, а еще 5 тысяч обязались собрать с Заволочской земли, «понеже бо и заволочане были на Волзе». Кроме того, Господин Великий Новгород вынужден был дать Дмитрию Ивановичу «черный бор» — согласиться на одноразовое обложение налогом в пользу великого князя. Так закончилось первое крупное «розмирье» новгородского боярства с его московским сюзереном.

          Не только «лихость» и элементарная жадность гнали ушкуйников в их разбойные походы по русским рекам. В набегах на Волгу и Каму, в грабежах русских и «бесерменских» торговых караванов, в дерзких нападениях на русские города проявлялась одна из наиболее характерных, специфических черт феодального развития Новгородской земли — его экстенсивный характер. Огромная феодальная республика базировалась на сравнительно слабо развитом сельском хозяйстве. Бояре всегда имели возможность купить хлеб в соседних землях или собрать его в виде «издолья» со своих необъятных вотчин. Не хлебные оброки и зарождающееся барщинное хозяйство интересовали новгородских бояр, а в первую очередь — сокровища и импортные товары. Вот и не сиделось их «молодцам» в огромных, но малоплодородных вотчинах по Луге, Мете и Шело-ни, где среди дремучих лесов и болот шаг за шагом культивировали скудную пашню трудолюбивые, бесправные смерды, кормильцы Новгородской земли. «Кто смерд, а тот потянет в свой погост»,— гласила новгородская пошлина. Смердьи погосты несли все повинности в пользу Великого Новгорода, обеспечивая «молодцам» возможность ходить в дальние экспедиции за данью и грабить приречные русские города.

          Бесправность смердьих общин, хищническое промысловое хозяйство в бескрайних северных лесах, ушкуйничество — не случайность, а специфика новгородского варианта развития русского феодализма. Суровые природные условия, малопригодные для сельского хозяйства, огромные, слабо заселенные пространства, поросшие холодными, угрюмыми лесами, относительная безопасность от Орды — все это обеспечивало условия для консервации архаических, раннефеодальных черт, давно изжитых в других русских землях. Господство вечевой городской общины над морем смердьих погостов, промысловый характер хозяйства сохранялись в Великом Новгороде и в XV веке, когда на всей Руси появились черты новой эпохи, эпохи более развитых, более интенсивных феодальных отношений и связей. Могучий северный вассал продолжал жить своей жизнью, по своей «пошлине», постепенно старея и все больше расходясь в интересах и вкусах со своим московским сюзереном, сплачивавшим вокруг себя русские земли.

          В главенстве великого князя над Русской землей в Новгороде никто никогда не сомневался. Ей нужен был великий князь, но не слишком сильный, не слишком властный, который, сидя у себя «на Низу», не вмешивался бы в новгородские порядки. Стремясь обеспечить себе такого сюзерена, господа готова была на все. Весной 1353 года на Москве стоял плач — столицу посетила страшная «черная смерть», унесшая за один месяц и митрополита Феогноста, и великого князя Семена Гордого с его сыновьями. Мор был и в Новгороде. Но бояре воспрянули духом. Минуя Москву, они послали своего архиепископа Моисея в Константинополь, к императору Иоанну VI и патриарху с жалобами на только что умершего митрополита. А к «цесарю» в Орду отправился посол Семен Судоков, «прося великого княжения Константину князю Суздальскому», — ничтожный суздальский князек на Владимирском великокняжеском столе устраивал новгородских бояр куда больше, чем сын Ивана Калиты. Защищенное от непосредственного контакта с «цесарем» авторитетом великокняжеской власти, отгороженное от Орды всей толщей многострадальной Русской земли, боярство не стеснялось плести интриги при «дворе» этого «цесаря».

          Чем богаче и сильнее становилось боярство, тем больше стремилось оно к самостоятельности, к ослаблению своих связей с сюзереном. Умер грозный побе-дитель на Куликовом поле, и в первые же годы княжения его наследника новгородцы целовали между собой крест, «что к митрополиту не зватися им, на Москву о судех, а судити было владыце». Это означало фактическую независимость архиепископа Новгорода и Пскова от главы русской церкви в Москве. Произошло очередное «розмирье», и новгородцам пришлось капитулировать. Но через два года вопрос о церковном суде был поднят снова...

          Великокняжеская власть, укрепляясь в Москве, наносила ответные удары. В 1397 году за Волок, на Двину, впервые приехали московские бояре. От имени великого князя они призвали двинян отложиться от Великого Новгорода: «А князь великыи от Новагорада хоцят вас боронити, а за вас хощет стояти». Умный и проницательный Василий Дмитриевич нанес удар в самое чувствительное место боярской республики. Удар был рассчитан верно. «И всей двиняне за великыи князь задалеся, а ко князю великому целоваша крест», — признает новгородский летописец. Неполноправным двинянам не было никакого резона стоять за интересы новгородских бояр. На Двину прибыл великокняжеский наместник, появилась на свет Двинская уставная грамота — интереснейший законодательный памятник, содержащий, в частности, перечень льгот местному двинскому населению.

          Но и в Новгороде понимали все значение новой великокняжеской акции: потеря Подвинья означала для боярства конец богатства, власти и могущества. Вот почему весной 1398 года новгородцы «ркоша своему господину отцю архиепископу владыце Ивану: не можем, господине отче, сего насилья терпети от своего князя великого Василья Дмитриевича...» И с благословения владыки «Новгород отпусти свою братью». Посадники и бояре, дети боярские и житьи люди, «купечкыи» дети «и вси их вой» пошли в поход на Двину «поискати святей Софеи пригородов и волостии».

          Такие столкновения между сюзереном и вассалом не способствовали укреплению взаимного доверия. Они были характерны и симптоматичны. По мере усиления Москвы назревал коренной вопрос о дальнейших путях развития Русской земли. Великокняжеская Москва и боярский Новгород занимали в этом вопросе противоположные позиции. И когда после смерти Василия Дмитриевича на Руси вспыхнула феодальная война между претендентами на великокняжеский стол — юным Василием Васильевичем и его дядей, Юрием Дмитриевичем Звенигородским, тактическая линия новгородского боярства была однозначной.

          Когда 20 марта 1434 года Василий был разбит Юрием, он нашел временное пристанище в Великом Новгороде. А когда через несколько месяцев Василий Васильевич укрепился на Московском столе после скоропостижной смерти своего дяди, Новгород приютил и другого беглеца Василия Юрьевича, выступившего теперь претендентом на великое княжение...

          На многие годы затянулась кровавая распря между внуками Дмитрия Донского. Как и их современники, потомки английского короля Эдварда III, они в борьбе за престол не стеснялись в средствах. На Руси, как и в Англии, где почти одновременно шла жестокая феодальная война под поэтическим названием — Алой и Белой розы, в ход пускалось все — обман и предательство, переход на сторону вчерашнего врага, клятвопреступление и жесточайшие расправы с близкими родственниками— соперниками, обращения к помощи иностранных государей... Рекой лилась русская кровь, пылали города и села. Шесть раз переходила Москва из рук в руки, дважды побывал Василий Васильевич в плену. В бою под Суздалем, 7 июля 1445 года, израненный, сбитый с коня, он оказался в руках казанских «царевичей» и вынужден был выплатить за себя огромный окуп, собранный, разумеется, с крестьян и горожан Русской земли. Но еще страшнее был второй плен. В феврале 1446 года на богомолье у Троицы в Сергиеве монастыре Василий Васильевич был изменнически захвачен своим двоюродным братом и вчерашним союзником — можайским князем. А Москву тем временем занял Дмитрий Шемяка — главный враг и тоже двоюродный брат Василия. Привезенный в Москву, Василий был ослеплен и потом заточен в Угличе.

          Казалось, все было кончено. Шемяка мог торжествовать победу. Но не долгим было его торжество. Москва не приняла Дмитрия Юрьевича, как когда-то не приняла даже его отца, родного сына Дмитрия Донского. Чтобы удержаться у власти, Шемяке пришлось хитрить, идти на компромиссы, выпустить Василия, дать ему небольшой удел в далекой, холодной Вологде, близ новгородского рубежа. Все было напрасно. Незримая, но великая сила — «мнение народное» — была против Шемяки, за Василия. Победителем вступил он в столицу ровно через год после своего предательского ослеп-лейия. А Шемяке пришлось бежать сначала в Галич, а затем, когда в январе 1450 года его стольный город был взят великокняжескими войсками, в тот же гостеприимный Новгород...

          Город святой Софии широко распахнул ворота перед беглецом. Уже с осени в Юрьеве монастыре были приняты в честь» его жена и сын. А теперь, «апреля во 2 день», и сам Дмитрий Юрьевич «челова крест к Великому Цовугороду, а Великий Новогород челова крест к великому князю Дмитрикг заедино».

          На Руси оказалось два великих князя — один в Москве, другой в Новгороде. В боярском городе Шемяка продолжал войну. Не имея надежды на победу, он теперь всеми силами старался навредить великому князю, фактически же — Русской земле. Захватил Устюг, расправившись со сторонниками Москвы, нападал на Вологду... Только зимой 1452 года великокняжеские войска нанесли ему окончательное поражение. Потеряв Устюг, преследуемый московскими воеводами (с которыми в свой первый большой поход шел двенадцатилетний княжич Иван, будущий Иван III), Шемяка по зимним дорогам снова бежал в Новгород... Для новгородцев он все еще был великим князем. «Приеха... из За-волочья князь великий Дмитрий Юрьевич и стал на Городище»,— сообщает новгородский летописец. Но недолго на этот раз прожил Дмитрий Юрьевич в своей последней столице. «...Преставися князь великий Дмитрий Юрьевич в Великом Новегороде на Городище, месяца июли в 17 день, во вторник»,—записал тот же летописец.

          Смутные слухи ходили об этом событии. Говорили, что мятежный князь отравлен по повелению своего победоносного соперника, называли, даже имена участников отравления, в том числе новгородского посадника Исаака Андреевича Борецкого. Все могло быть. Феодальные властители, далеко не отличались щепетильностью. Прах энергичного, но незадачливого Шемяки перевезли через Волхов и погребли в Георгиевском соборе Юрьева монастыря.

          Пятьсот тридцать четыре года спустя, в 1987 году, медицинской экспертизе были подвергнуты мумифицированные останки, облаченные прежде в княжеские одежды. По заключению экспертов, среднего роста (168 сантиметров) рыжеватый мужчина лет сорока — сорока пяти был отравлен мышьяком. Картина смерти от такого отравления совпадает с летописным описанием последних дней Шемяки. Вполне вероятно, что это был он. Прах его был обнаружен в Софийском соборе, — туда он был перенесен в Смутное время, в годы оккупации Новгорода шведами. Правду, значит, писали летописцы...

          Самая большая на Руси феодальная война окончилась. Но мир еще не наступил. Великий князь Василий не хотел, да и не мог простить новгородским боярам их измену. В январе 1456 года он двинулся со своими полками на неверного вассала.

          На рассвете 2 февраля великокняжеская конница захватила Русу (Старая Русса). «Мноцо зла учиниша» московские воины ру.шанам. Обычаи и «правила» войны в средневековой Европе были одни и те же у русских и англичан, литовцев и французов: город, взятый на щит, подвергался обязательному разграблению.

          Получив известие о разгроме Русы, новгородцы выступили в поход. Через Ильмень по льду перешел князь Насилий Суздальский, приглашенный в то время новгородцами, посадник Иван Лукинич Щока, тысяцкий Насилий Пантелеев, «не в мнози силе бояре и житьи люди, и молодых людей не много».

          А князь Александр Васильевич Чарторыйский, зять Шемяки, выйдя из города с главными силами, не торопился в бой. У озера он расположился на ночлег.

          Наутро во вторник, 4 февраля, «не пождав ни мало», двинулся Василий Суздальский к Русе. В городе начался бой. Новгородцы одолевали. По улицам и дворам они преследовали москвичей и их союзников-—вспомогательный отряд татарских вассалов. «А ини сшедши с конев и почаша снимати и с шестников (московских воинов, вооруженных бердышами — топорами на длинных шестах.— Ю. А.) и татаров битых ту платье и доспехы». Вот этатто чрезмерная любовь к «платью и доспехам» убитых (т. е. попросту склонность к мародерству, обычная у недисциплинированных ополченцев) и погубила новгородское воинство.

          Увлеченные своим «делом», не заметили они, «что. рать иная идет из поля». Не знали новгородские ополченцы новых тактических приемов, отработанных москвичами в непрерывных боях с татарами на южных рубежах Русской земли. Засвистели московские стрелы, поражая коней под новгородскими всадниками в тяжелых доспехах. «Сзади и со стороне» ударили москвичи «и смутиша силу новгородчкую». И побежали новгородцы кто как мог. Бежал и князь Василий Суздальский, «видев... свое изнеможение и вздохнув от сердца», бежал раненый посадник Василий Казимир, сбитый с коня, но пересевший на другого, бежали рядовые новгородцы и княжеские дворяне, «кои куды поспел». На окровавленном глубоком снегу остались тела бояр Есифа Носова и Офонаса Богдановича, а посадник Михаил Туча, взятый в плен, предстал перед невидящими очами великого князя Василия. Князь Александр Чарторыйский, «услышав ту победу», воротился в город. Сделать это было ему нетрудно: князь со своими силами не ходил дальше Липны.

          Впервые за сотни лет новгородцы подверглись такому страшному разгрому. Оставалось только просить мира. Вдова Шемяки, «видев ту скорбь Великого Новгорода, и убояся князя великого, побеже из Новгорода в Литву к сыну своему Ивану». А архиепископ Евфимий во главе новгородской делегации поехал к великому князю Василию «о миру».

          В Яжелбицах, в центре одного из новгородских погостов, после нескольких дней переговоров был подписан мир — очередное соглашение между новгородской господой и ее сюзереном, великим князем всея Руси. Едва ли можно называть этот договор переломным в московско-новгородских отношениях, как это часто делается в литературе. Яжелбицкий мир повторил почти без изменений традиционные нормы «докончаний» между великим князем и новгородскими боярами. Новой была статья: «А вечным грамотам не быти». Обычно ее понимают как запрещение новгородскому вечу выдавать грамоты. Но если это так, то статья не соблюдалась — известны грамоты, выданные от имени веча и после Яжелбиц. Все, в сущности, оставалось по-старому, что и подчеркивается многократно в самом тексте Яжелбицких докончаний (они дошли до нас в двух грамотах — новгородской и московской, хранящихся ныне в Рукописном отделе Государственной публичной библиотеки в Ленинграде). И оформлялись соглашения по старой традиции: «князь великыи Василей Васйльевичь и князь великыи Иван Васйльевичь», с одной стороны, «посадник, и тысяцкый, и весь Великой Новъгород», с другой, должны были на этих грамотах целовать друг к другу «крест... по любви, в правду, безо всякой хитрости».

          Хотя значение Яжелбицких докончаний, как таковых, не следует преувеличивать, важность февральских событий 1456 года недооценивать тоже никак нельзя. Господин Великий Новгород впервые продемонстрировал свое военное бессилие перед лицом новой военной организации, складывавшейся в Москве. Ядро московских войск составляла конница детей боярских — почти профессиональных воинов великого князя. Создание такой конницы стало возможным благодаря крупным успехам в развитии феодального землевладения и хозяйства — именно земельные владения (точнее, рента, получаемая с крестьян) служили материальной основой для служилого феодального ополчения. До такой организации боярскому Новгороду было далеко. Не было и навыка в ратном деле, который у московских воинов имелся в избытке, — ведь они ежегодно несли тяжелую и опасную службу на южном рубеже, на «Берегу» (Оки), отделявшем Русь от Дикого Поля, где кишели воинственные ордынские наездники.

          Сражение под Русой и Яжелбицкий мир должны были заставить новгородскую господу задуматься над перспективами своей политики. Силы всей Русской земли постепенно стягивались к Москве, под знамена великого князя. Господин Великий Новгород должен был или смириться с властью своего сюзерена, или искать какие-то новые, более надежные пути обеспечения своих вассальных прав.

          Таким путем могло быть прежде всего усиление связей с великим няжеством Литовским — грозным соперником Москвы. И в первые же годы после Яжелбицкого мира контакты боярского руководства с великим князем Казимиром (он же — король польский) действительно возрастают.

          1 ноября 1458 года «приеха из Литвы от короля Казимира королевич в Великый Новъгород, и новгородци прияша его в честь». С королевичем приехал и посол, которого новгородцы отпустили к королю «добре почтивше и одаривше». Двоюродному брату короля Казимира, князю Юрию Семеновичу, бояре «даша... пригороды Новгородчкыи: Русу, Ладогу, Орешок, Корель-ской, Яму, пол Копорьи». Под контролем литовского князя оказались важнейшие стратегические позиции Новгородской земли. Приглашение литовского князя на пригороды формально не противоречило Яжелбицким соглашениям (по ним новгородцы обязывались только не принимать к себе беглых русских князей—«лиходеев»), но тем не менее свидетельствовало об определенной политической ориентации господы. Отношение ее к великому князю-сюзерену продолжало оставаться двусмысленным. Яжелбицкий договор не принес подлинного смягчения конфликта. Вот почему в январе 1460 года слепой великий князь Василий отправился в Господин Великий Новгород: ему, наверное, казалось, что личные переговоры с новгородскими властями принесут больше пользы, чем сношения через формальных послов.

          Великий князь Василий был волевым и отважным человеком. В злосчастный день боя под Суздалем он смело сражался в самых первых рядах. Нельзя не подивиться неиссякаемой энергии, с которой он много лет вел борьбу за свои великокняжеские права. Не раз попадая в отчаянное положение, он снова и снова вступал в схватку со своими врагами. Потерявший зрение, физически беспомощный князь лично водил в походы свои полки, сам принимал важнейшие политические решения. Правда, в последние годы рядом с ним стоял его юный наследник Иван, тоже с титулом «великого князя». Иван уже самостоятельно ходил в походы, уже одержал первую крупную победу на Оке, закрыв путь на Русь очередному ордынскому набегу. Теперь он оставался в Москве, во главе великокняжеской администрации. А сам великий князь Василий с двумя младшими сыновьями приближался по зимней дороге к Великому Новгороду, своему могучему, гордому, непокорному вассалу. Великий князь Василий совершал, может быть, самый смелый поступок в своей жизни. Он клал голову в пасть льва.

          «И архиепископ Иона Великого Новгорода и Пскова со своим священным собором, и с мужи Новгородстии стретоша его честне с кресты». Под колокольный звон древних новгородских храмов великий князь всея Руси ппервые за сто четырнадцать лет «вниде» в собор «святей Софии, и стояв святую литургию». После этого Василий Васильевич со своей свитой отправился на Городище, традиционную великокняжескую резиденцию, где еще совсем недавно жил его враг, Дмитрий Шемяка.

          Ни новгородские, ни московские источники не сообщают, о чем именно шла речь на переговорах великого князя Василия с новгородской господой. Официальные им мятники той и другой стороны подчеркивают мирный, дружелюбный и торжественный характер пребывания Василия Васильевича в городе святой Софии. «Архиепископ, владыка Иона возда честь князю великому Василию Васильевичу всея Руси и сыном его, князю Юрию и князю Андрею, и их бояром, чтивше его по многи дни, и дары многы въздаст ему, и сыном его, к боляром его. Тако же и князь Василий Васильевич Новгородский (Суздальский, находившийся в Новгороде. — Ю. А.) воздал честь князю великому... По-тому же «степенный (посадник.— Ю. А.) Великого Новгорода и бояре и весь Великий Новгород честь велику воздаша... и дары многи»; — утверждает новгородский летописец.

          «Новгородцы... въездаша князю великому честь велику и сыновьям его», —солидаризируется с ним московский.

          Но близкая к митрополиту всея Руси Софийско-Львовская летопись сообщает, что после приезда великого князя новгородцы «удариша в вечье, и събрашеся к святей Софеи, свечашесе, все великого князя убити и с его детьми». По словам Ермолинской летописи, когда Федор Васильевич Басенок, боярин великого князя, возвращался ночью на Городище после пира у посадника, на него «удариша шильники (на языке XX века— шпана.— Ю, А.) и убиша у него слугу, именем Илейку Усатого, рязанца». Сам же Басенок «едва утече на Городище и с товарищи». Летописец утверждает, что враги великого князя «приидоша всем Новгородом на великого князя к Городищу». Расходясь в деталях, обе названные летописи рисуют одну и ту же достаточно правдоподобную картину.

          Не дремали противники московско-новгородского сближения, сторонники той части новгородского боярства, которая все больше поворачивалась спиной к Москве, возлагая свои надежды на великого князя Литовского. Вспоминались старые и новые обиды, активно и не безуспешно хлопотали агитаторы «литовской» партии. Приезд великого князя подлил масла в огонь. Как бурное море волновался Великий Новгород. Возбуждаемые противниками Москвы, нестройные толпы были готовы на самые крайние эксцессы.

          Но этого не случилось. По словам митрополичьей летописи, владыка Иона держал речь на вече: «О безумнии людие! Аще вы великого князя убиете, что вы приобрящете? Но убо большую язву Новгороду доспег ете...» Недавно избранный в архиепископы, бывший игумен Никольского Отенского монастыря был, несомненно, умным человеком, хорошо понимавшим суть вещей. Архиепископу было ясно, что дело вовсе не в личности великого князя Василия. За спиной великого князя, живущего на Городище, — сама Москва. «Сын бо его большей, князь Иван, се послышит ваше злотворение...» Убийство Василия Васильевича, даже любой акт насилия над ним и его людьми неминуемо и немедленно поведет за собой беспощадное, страшное возмездие. «А се часа того, рать испросивше у царя, и пойдет на вы, и вывоюет землю вашу». Иона знал, чем напугать новгородцев. Не видевшие никогда ордынских «ратей», они были хорошо наслышаны о них и боялись их больше всего (и с полным основанием). Умышленно или неумышленно архиепископ ошибался только в одном — с «царем» (ордынским ханом) уже были далеко, не такие отношения, чтобы просить у него «рать». Москва могла наказать новгородцев и без всяких ордынских «союзников». Но, во всяком случае, слова владыки оказали свое воздействие: «оконнии възвратишася от злыя мысли своея».

          Дело было, конечно, не только в красноречии архиепископа и даже не в страхе перед безжалостными ордынскими всадниками. Живший по своей феодальной традиции, имевший свои особенности и бережно лелеявший их, Господин Великий Новгород был частью единой Русской земли и в глубине своего сознания никогда не забывал об этом. Население великого города состояло не только из бесшабашных «шильников», всегда готовых на все, и не из одних сторонников великого князя Казимира и его родичей. В начале второй половины XV века в Новгороде, как и повсюду на Руси, развивалось и крепло сознание национального единства, сознание общности коренных интересов всей Русской земли. И это сознание в конечном итоге оказалось сильнее воинственных призывов «литовской» партии.

          С критическими днями пребывания Василия Васильевича в Новгороде связан интересный литературный памятник «Сказание об умершем отроке». Герой «Сказания» — Григорий Тумгень, постельник великого князя Василия. Выходец из Рязани (сын тамошнего боярина), Григорий стал одним из любимых слуг великого князя и сопровождал его в Великий Новгород. Здесь он тяжело заболел и был спасен от смерти только благодаря своим молитвам Варлааму Хутынскому. Оказывается, рязанец Григорий, служа московскому великому князю, был горячим почитателем новгородского святителя. Москва, Рязань, Новгород... Далеко отстоящие друг от друга края Русской земли связываются в «Сказании» внутренним единством. И не только в «Сказании», с его чудесным исцелением отрока Григория новгородским святым, прослеживается эта связь. В те же годы в Новгороде строится церковь во имя Сергия Радонежского — наиболее чтимого святого Московской земли, а в московском Кремле — церковь Варлаама Хутынского по повелению самого великого князя (в связи с исцелением его слуги). И в Новгороде, и на Москве наиболее дальновидные и прогрессивные силы все больше понимали общность коренных интересов Русской земли как целого.

          Однако до политического единства Руси было еще далеко. Не добрые пожелания и прекрасные мечты, а реальные жизненные потребности и возможности управляют судьбами народов. Слишком несхожи были конкретные интересы новгородских бояр и великого князя на Москве. Подчинение власти своего сюзерена означало для боярства конец политических амбиций, потерю безраздельного влияния на новгородское вече, вполне возможно и даже вероятно — утрату меньшей или большей части земель и богатств. Подчинившись власти великого князя, новгородские бояре превращались в лучшем случае в его местных представителей, в ответственных исполнителей его воли. С вековой самобытностью, с вековой гордой самостоятельностью боярства было бы покончено навсегда. Могли ли пойти на это потомственные посадники, властные хозяева своих концов на Волхове, своих вотчин на далекой Двине?

          А в глазах великого князя Василия Васильевича, победившего в многолетней кровавой борьбе всех своих феодальных противников, Господин Великий Новгород оставался последним из них — ненадежным, непокорным вассалом, опасным самим своим богатством и политическими традициями, своими связями со вчерашними врагами великого князя. В таких условиях надеяться на прочный мир было трудно.

          Пробыв в Новгороде три недели, приняв «великую честь» и испытав смертельную опасность, одарен «многими дары», «отъеха мирно» Василий Васильевич в обратный путь, в свою столицу. Коренные вопросы московско-новгородских отношений оставались, по-видимому, открытыми. Да и можно ли было решить их путем переговоров?

          А вот отношения между великим князем и Господином Псковом, «младшим братом» Великого Новгорода, изменились принципиально и бесповоротно. Еще недавно, в зимней кампании 1456 года, псковичи выступили на стороне своего «брата старейшего». Не так уж гладко, даже очень не гладко шли дела между двумя великими городами. Не раз новгородцы обижали свою «братью моловшую», а в августе 1394 года даже «при идоша ко Пъскову ратию в силе велице, и стояша у Пскова 8 днии». Но, получив призыв о. помощи, «правя крестное Целование», «не поминая, что псковичем новгородцы не помогали ни словом, ни делом, ни на кую же землю», Господин Псков послал двух своих посадников «с силою псковъскою в помощь Великому Нову-городу. Правда, до боев дело не дошло: архиепископ Евфимий уже вел в Яжелбицах переговоры о мире.

          Новгородское боярство видело во псковском своего соцерника. Похожий по своему политическому строю на «старшего брата», Господин Псков, бывший «пригород» Новгорода, далеко уступал ему в силе и богатстве, в размерах территории и политических претензий. Расположенный в северо-западном углу Русской земли, он вынужден был изо дня в день вести борьбу с немецким натиском и литовской агрессией, все время опасливо оглядываясь на «старшего брата», который был не прочь использовать «младшего» как разменную монету в своих хитроумных политических комбинациях. Уже давно для новгородского боярства главным врагом были не Литва и не Орден, а собственный сюзерен.

          Господин Псков должен был считаться как с новгородскими амбициями, так и с растущей силой Москвы. Со времен Александра Невского, освободившего его от первой и единственной за семьсот лет вражеской оккупации, Псков поддерживал прямую связь с великим князем. Но великий князь был далеко и не всегда мог оказать реальную помощь. Пренебрегать отношениями с другими князьями также отнюдь не приходилось. И когда в том же 1456 году новгородцы выгнали из своего города князя Александра Чарторыйского за его позорное и двусмысленное поведение в зимней кампании («перевет ли не вемь держал еси к низовцемь»), псковичи «прияша его с великою честию... посадиша его на княжении во святей Троицы и даша ему княжю пошлину всю». На псковском столе оказался двоюродный брат Казимира Литовского, зять Шемяки, недвусмысленный враг Москвы.

          Но через три года началось очередное «розмирье» Пскова с немцами. Борьба шла с переменным успехом. То псковичи, «шедше в землю немецкую», много там «пожгоша», то, наоборот, немцы вторгались в «шнеках и в лодиях во Псковскую землю». Малой, но утомительной пограничной войне не было видно конца. И вот теперь, в январе 1460 года, «услышавше, что князь великий в Новегороде», псковичи срочно отрядили к нему посольство — двух посадников и бояр «изо всех концов». Вручив великому князю «дар» — 50 «рублев», послы должны были «бити челом господину и господарю князю великому Василию Васильевичу: "...господарь, князь великий... приобижены есмя от поганых немець..."». Псковичи просили, чтобы великий князь признал Александра Чарторыйского своим наместником и тем самым взял Псков под свою защиту.. Василий Baсильевич в свою очередь потребовал, чтобы князь Александр поцеловал ему крест, т.е. принес вассальную присягу. Но гордый внук Ольгерда категорически отказался: «не слуга де яз великому князю». Псковичи предпочли союз с великим князем Русской земли, а не с литовским выходцем. Со своей «кованой ратью» в триста человек боевых слуг («оприч кошовых») князь Александр поехал домой, в Литву. Было это 10 февраля 1460 года. В истории Господина Пскова открывалась новая страница.

          Через две недели после отъезда Чарторыйского город встречал князя Юрия Васильевича — второго сына великого князя всея Руси. Он приехал не как наместник, а как полномочный представитель своего отца. Псковичи и встретили его как великого князя. Девятнадцатилетнего Юрия они посадили на княжеском столе в Троицком соборе и вручили ему свою святыню — Довмантов меч, память о храбром князе, любимом герое псковичей, защищавшем их и от немцев, и от Литвы в далеком XIII веке. Отныне только великий князь назначал сюда наместников. С самостоятельной внешней политикой Господина Пскова было покончено. Великий князь всея Руси становился подлинным, а не номинальным сюзереном республики.

          И это сразу оценили в Новгороде. «Възбуяшася Пьсковици в нестройне уме, наша братия мнимая, по нашим грехом, задашася за великого князя... утаився, своего брата старейшаго, Великого Новагорода»,— возмущенно писал новгородский летописец. Гнев и досаду новгородской господи понять нетрудно. Псков окончательно уходил из-под ее влияния, становился союзником великого князя.

          Туго затягивался новгородский узел в начале 60-х годов. Сложные, если не сказать — враждебные, отношения с великим князем дополнились теперь разрывом с «младшим братом». Конфликт Пскова с Орденом вызвал в Новгороде однозначную и характерную реакцию. Готовые с мечом в руках отстаивать свои собственные интересы, новгородские бояре совсем по-другому отнеслись к проблемам «младшего брата». В них неожиданно проснулось миролюбие. Когда псковичи стали их «звати на немець, на то же кровипролитие», новгородцы вдруг оказались «в ужасти и печали» н «устрашишася страхом». Очень уж не хотелось боярам идти на «кровопролитие», защищая Русскую землю. Не ссориться с Орденом из-за какого-то Пскова, а «мирно жити» со-своими торговыми и политическими партнерами хотело новгородское боярство. Интересы Русской земли занимали бояр куда меньше, чем собственных выгоды.

          Внезапный прилив миролюбия объясняется, однако, не только экономическими причинами. Господа по-своему верно поняла политическую ситуацию — Псков стал теперь непосредственным вассалом и союзником великого князя, и защищать его было не только хлопотно и невыгодно, но и просто глупо. Сражаясь за Псков, бояре только усиливали бы позиции своего сюзерена — великого князя. А этого они как раз и не хотели ни в коем случае. Великий князь был для их власти, для их политического будущего гораздо опаснее, чем Орден, чем Литва.

          Очень не сочувствовали в Новгороде ни псковичам, ни тем более великому князю. Но на прямой разрыв с ним не решались: еще жив был в памяти недавний разгром под Русой. Не желая выступать против немцев, господа тянула время.

          Вооруженный конфликт с Орденом на этот раз длился недолго. И новгородцам действительно удалось уклониться от прямого участия в военных действиях.

          В январе 1461 года приехали послы, заключили мир. Не новгородская кровь пролилась на полях сражений. Князь Иван Васильевич Стрига Оболенский, московский воевода и первый наместник великого князя во Пскове, во главе псковских и московских сил добыл победу и мир.

          Неудивительно, что отношения с Псковом и Москвой продолжали ухудшаться. 7 января 1462 года а Новгород приехали послы великого князя: бояре Федор Михайлович Челядня и Федор Александрович Белеутов и с ними дьяк Степан Бородатый. Опытнейшие, наиболее близкие к великому князю деятели его администрации. Неизвестно, о чем именно шли переговоры. Но со слов новгородского летописца известно другое — великокняжеское посольство встретило в Новгороде враждебный прием. Шестнадцатидненые переговоры не привели ни к чему. «Людие одеша неправдою и нечестью, неправду на высоту глаголоша», — философски замечает по этому поводу летописец. Кто же это «неправду на высоту глаголоша»? Разумеется, великий князь, сюзерен Новгорода. Это от его «многа замышьления» «возмущахуся новгородци». Конкретных требований Василия Васильевича мы не знаем, но суть его «замышления» едва ли может вызывать сомнения. Опять, как два года назад, великий князь требовал от своего вассала соблюдения условий Яжелбицкого договора, требовал верности — в феодально-вассальном смысле этого слова. Ничего другого Василий Васильевич требовать и не мог: политические роли были прежними, конфликт между сюзереном и сильным непокорным вассалом продолжался.

          Требования великого князя не могли не вызвать «возмущения» господы, положение которой было достаточно сложным. Отказываться в чем-либо существенном от своих позиций, идти на сколь-нибудь важные уступки великому князю она не хотела и не могла. Не хотела и не могла поступиться своей «стариной», неограниченной властью над городом и землями, несметными богатствами, политическим авторитетом на вече и в «пригородах». Века боярского владычества сделали свое дело. Власть господы была столь же полной, сколь и не 'гибкой, неспособной примениться к новым условиям, складывавшимся на Русской земле, принять новую политическую реальность — возросшую власть великого князя, пока еще только сюзерена, еще мыслящего привычными категориями удельных времен, но уже осознающего свою растущую силу. На существенные уступки господа идти не могла.

          Но и на открытый конфликт с великим князем она тоже не решалась. Нужно было тянуть время, спорить о мелочах, создавать видимость готовности идти на переговоры. Нужно было сохранить с великим князем мир — пусть хотя бы худой мир, но не допустить повторения страшного зимнего похода 1456 года, свиста беспощадных московских стрел, трупов новгородских бояр на кровавом поле боя. Для переговоров с великим князем нужен был человек, в его глазах авторитетный, верный интересам господы, хороший дипломат. Таким человеком был архиепископ Иона, которому уже однажды удалось смягчить положение во время пребывания Василия Васильевича в Новгороде. Именно архиепископу «съвет» новгородцев (т. е., скорее всего, заседание господы, а может быть, и вече, утвердившее решение этого «совета») поручил «ехати... на Москву и утолити княжий съвет и гнев».

          Выбор был, надо полагать, удачным в том смысле, что Иона был действительно хорошим дипломатом. Он умел лавировать между крайними позициями противников, умел остужать накал страстей. Прежде всего, он был лицом духовным, представителем церкви, пользовавшейся непререкаемым авторитетом. Лучшего посла в Москву найти было невозможно.

          Но архиепископ в Москву не поехал. Как раз в это время, перед великим постом (в 1462 году он начинался 1 марта), ему «приспе ин путь» - «путь к десятине». Нужно было ездить по обширной новгородской епархии, собирая «десятины» с приходских церквей, судить владычный суд, решать многочисленные хозяйственные и административные вопросы.

          Надо думать, что «путь к десятине» был только предлогом для умного и политичного владыки, чтобы спасти себя «от уст Львовых», на что довольно прозрачно намекает новгородский летописец. Переговоры со вспыльчивым и скорым на расправу великим князем Василием не сулили особого успеха. Он уже «нача... возмущатися от гнева на архиепископа Иону и на Великий Новгород».

          Но недолго суждено было ему «возмущатися». В марте в Москве происходили лютые казни. Обнаружился заговор детей боярских серпуховского князя Василия Ярославича. Шурин великого князя, он когда-то был его верным и храбрым союзником, а теперь уже шестой год томился в углицкой темнице (где в свое время сидел под стражей сам Василий Васильевич, предательски захваченный Шемякой). Вина Василия Ярославича нам неизвестна, но его дети боярские вошли в соглашение с князьями, бежавшими в Литву.

          Великокняжеский стол должен был перейти к Ивану Можайскому, предусматривался передал уделов. Дело шло фактически о возобновлении феодальной войны, кровавой усобицы, только-что преодоленной с такими жертвами, с таким трудом. Список договора, хранящийся сейчас в Публичной библиотеке в Ленинграде, попал в руки великого князя Василия.

          ...Виновных вешали, привязывали к хвостам лошадей, топили подо льдом Москвы-реки. Рубили руки и ноги, отсекали головы... Затаив дыхание от ужаса, смотрели жители столицы на небывалые расправы. Только их правнуки при Иване IV увидели нечто подобное, хотя, конечно, в гораздо большем масштабе.

          Новгородский летописец был всецело на стороне казненных. В них он видел лишь «друголюбивых» советников заточенного князя. Их подлинная вина, опасность усобицы его не интересовали. По его мнению, казни происходили только «княжим велением, злаго диавала научением».

          Однако дни самого великого князя Василия были сочтены. В начале марта он заболел «сухотной болезнью», которая быстро свела его в могилу на сорок восьмом году жизни. «И от того времени нача княженье великое держати князь великый Иван Васильевич всея Руси в отца свего место», — бесстрастно отметил новгородский летописец.

          Снежные бури Проносились над Новгородом. Травы выросли только в начале июня. Этой запоздалой ветреной весной вся Русская земля стояла на пороге небывалых перемен. Старое, привычное время уходило в безвозвратную даль.

«Закат боярской республики в Новгороде. К Москве хотим» Ю.Г. Алексеев. Лениздат 1991